Отправлено: 09.09.10 08:45. Заголовок: Двор и французское общество

Двор Людовика XIV, неважно, находился он в мрачном Лувре или блистательном Версале, всегда восхищал современников и будоражил их умы. Дело в том, что доселе ни во Франции, ни в какой другой европейской стране ничего подобного не было. Место, где собираются несколько тысяч человек, устраиваются великолепные балы, празднества, а в центре всего этого находится один человек, одно Солнце. Приправлено все это изысканной речью и взаимной вежливостью, при том, что нравы XVII века были не самыми целомудренными. Для небольшого сравнения переправимся через Ла-Манш. Так вот Сент-Джеймский двор был куда более груб и развратен. Там единственными видами развлечений были бесконечные любовные связи и пьянство. И тон в этом задавал тамошний властелин – Карл II.

Лабрюйер так писал о французском дворе: «Кто видел двор, тот видел все, что есть в мире самого прекрасного, изысканного и пышного; кто, повидав двор, презирает его, тот презирает и мир». Ему вторил Мольер, считающий, что при дворе «ценят только то, что услаждает взор». Ошибочно думать, что Король-Солнце построил свой сказочный дворец Версаль для себя. Возможно, что таковым Версаль был в 60-е годы, когда королю нужно было уединение и домик для охоты, но когда он задумал резиденцию, то строить ее стал с прикидкой на свое окружение. А это не одна тысяча человек. Причем Версаль не был удобен в плане быта. Комнатушки для придворных были маленькими и тесными, такими, что головой можно было касаться потолка. Во дворце не было эффективной системы отопления, и в суровые зимы там было настолько холодно, что застывала еда, пока ее несли через коридор. «Я не могу понять этих знатных сеньоров, владеющих роскошными домами в Париже и великолепными замками в провинции. Что заставляет их ютиться здесь», -- говорила мадам де Ментенон в свою бытность гувернанткой королевских бастардов.

Сады Версаля.

Те, кто хотел приблизиться ко двору, но не имел такой возможности, ревностно старались подражать тамошней жизни. Придворная жизнь особенно прельщала жителей Парижа, которые больше всех остальных грелись в ее лучах. Придворные зрелища воспитывали у зрителей вкус, поддерживали в окружении короля рыцарский дух и выполняли, как все другие стороны придворной жизни, функцию, куда более важную: воспитывали нацию.

В 1682 году король объявил о своем окончательном переезде в Версаль, тем самым заявив о том, что он покидает столицу. Воспротивились этому практически все, вплоть до правительства, которое уговаривало короля отменить приказ о его переселении. Но Людовик был непреклонен, он слишком долго шел к своей мечте.

«Хотя Париж и обезьянничает, подражая двору, -- писал Лабрюйер, -- он не всегда умеет подделаться под него, например ему не удается подражать любезному и ласковому обхождению, свойственному придворным».

Со слов Лабрюйера видно, что двор и Париж на протяжении всего царствования Людовика XIV имели тесную связь. Когда король жил в Лувре (1662–1666 годы) или проводил зиму в Тюильри (1666–1671 годы), эти два общества разделяли всего лишь ров, улица, парк. Когда он обосновывался в Сен-Жермене (1666–1673, 1676, 1678–1681 годы) или в Версале (1674, 1675, 1677, 1682–1715 годы), придворные никогда не покидали Париж – в столице у них оставались собственные особняки, где они могли отдохнуть от этикета и поразвлечься в компании друзей или любовниц. Лабрюйер писал, что парижане, «гуляя в парке, производят друг другу смотр: кареты, лошади, ливрейные лакеи, гербы – ничто не ускользает от их любопытства и недоброжелательства; к такому-то они проникаются уважением, такого-то начинают презирать, -- все зависит от роскоши выезда». Истинно придворные ценности. Придворные несли в Париж свои вкусы, моду, мысли, настроение, все новое, что зарождалось при дворе. Парижане перенимали это, кичась этим и отвергая тех, кто внешне не соответствует воспринятому примеру.

Даже знаменитый д'Артаньян, получив должность капитан-лейтенанта мушкетеров короля и став придворным, тут же, как лицо официальное, обзавелся в Париже большим особняком. Все три этажа дома он заставил богатой мебелью. Не менее презентабельным стал и внешний вид самого гасконца. Как пишет в своей книге Кристиан Птифис «Истинный д'Артаньян», костюмы, описание которых сохранилось в протоколе, были под стать пышной обстановке: роскошный костюм из светло-серого английского сукна и двубортный камзол из парчи с цветочками на золотом фоне и подкладкой из алого объяра, кюлоты из замши и голландского сукна, коричневые замшевые перчатки с кружевом, не говоря об обычных плащах, куртках, коротких штанах и множестве разнообразных камзолов.

Желая выйти из дома, офицер мушкетеров мог выбрать одну из многочисленных накидок, плащей из черного бархата или испанского сукна. Ну как такого щеголя могли пропустить парижане, и как такому красавцу не пытаться подражать.

Филипп, герцог Орлеанский.

До начала XVIII века связующим звеном между двором и Парижем был Месье, брат короля. Прежде всего его ценили при дворе. В 1701 году Сен-Симон писал: «Двор много потерял от смерти Месье, ведь он был его душой, устраивал развлечения, увеселения, а когда уезжал, двор казался безжизненным и застывшим. Он любил большой свет, был приветлив, учтив и этим привлекал к себе многих. У своей матери, королевы, он научился умению держать двор, желал, чтобы тот был многолюден, и преуспел в этом. В Пале-Рояле всегда толпился народ». Парижане тоже любили королевского брата. Его резиденцией был Пале-Рояль, оставленный ему в наследство после смерти матери (1666 год). И он в отличие от короля больше времени проводил в Париже. Месье любил столицу королевства – ее спектакли (именно он до короля являлся покровителем труппы Мольера), церкви, ее проповедников. Чем больше Людовик XIV удалялся от своей столицы, тем больше его брат становился похожим на постоянного посланника, уполномоченного Его Величеством.

Менее тесно двор был связан с провинцией, но та постоянно взирала на то место, где жил король. Лабрюйер писал по этому поводу: «Если смотреть на королевский двор с точки зрения жителей провинции, он представляет собой изумительное зрелище. Стоит познакомиться с ним – и он теряет свое очарование, как картина, когда к ней подходишь слишком близко». Фюретьер считал, что «двор хорошо воспитывает провинциалов… это хорошая школа, в которой учатся жизни… провинциалы вскоре освобождаются от налета провинциальности, когда попадают в Париж, ко двору, на службу в армию». И действительно, вопреки бытующему в историографии мнению, двор не был отрезан от остальной Франции. Король это знал, радовался этому и использовал это. Общество получало свою информацию о дворцовой жизни и было этим довольно.

Какой была эта общность, которая воспитывала страну, каким был королевский двор в это время? «Все, что называется двором Франции, находится в этих прекрасных апартаментах короля, которые вы знаете, -- писала мадам да Севинье своей дочери. -- Там не знаешь жары, там переходят от одного места в другое, нигде не толпясь». Она писала о том времени, когда двор уже обосновался в Версале, который покорил своих новых обитателей просторными помещениями и залами, чем не могли похвастаться прежние резиденции. Одних современников роскошь королевского двора восхищала, и они дивились ей: «Во всем он (Людовик XIV – М. С.) любит пышность, великолепие, изобилие. Из политических соображений эти свои вкусы он сделал правилом и привил их всему двору». Других это богатое убранство… раздражало. «Суть же была в том, чтобы попытаться истощить средства всех представителей общества, -- возмущался Сен-Симон, -- в чем он и преуспел, превратив роскошь в достоинство, а для некоторых даже в необходимость и доведя всех до полной зависимости от его благодеяний, дабы иметь средства к существованию». Расходы придворного в этот век действительно были велики, несмотря на множество эдиктов против роскоши. Один только придворный костюм являлся большим источником расходов. Даже из этого комического портрета придворного, который дает нам Мольер, видно, какой яркой, экстравагантной и дорогой была мода второй половины XVII века.

«Вы помните, как выглядит маркиз?

Над париком, струящимся волнами.

Увенчанная перьев облаками,

Пусть шляпа выдается, словно мыс;

Пусть брыжей низвергаются каскады.

На куцый донельзя камзол,

И в довершенье маскарада

Подкладкою плаща чаруйте взгляды,

Наружу вывернув его подол».

А прибавить к этому то, о чем писал Лабрюйер: кареты, ливрейные лакеи, лошади и т.д., -- становится сразу ясно, что жизнь при дворе была многим в убыток.

Придворные Людовика XIV жили, руководствуясь мотивами, которые нам понять сложно, но тогда то, о чем пишет Лабрюйер, было понятно абсолютно всем и не вызывало никаких вопросов. «Этот человек может жить в своем дворце, где есть летние и зимние помещения, но он предпочитает ночевать на антресолях в Лувре; побуждает его к этому отнюдь не скромность». Озадачив современного читателя поведением придворного, Лабрюйер сам и объясняет его: «Покинуть двор хотя бы на короткое время – значит навсегда отказаться от него. Придворный, побывавший при дворе утром, снова возвращается туда вечером из боязни, что к утру там все переменится и о нем забудут».

Откуда страх? Что было стержнем в психологии придворного? Все просто: придворные собираются вместе и, не переставая быть тем, чем они являются, -- объясняет психологию окружения короля Э. Канетти в своей работе «Масса и власть», -- не забывая о собственном месте и собственных границах, почитают своего господина. Почитание состоит в том, что они (придворные) здесь, вокруг него (короля – М. С.), при нем, но в то же время не слишком близко к нему, ослепленные им и его страшащиеся, ожидающие от него чего угодно. В этой своеобразной атмосфере, пронизанной блеском, страхом и благодатью, они проводят всю свою жизнь. Ничего другого для них не существует.

http://www.louisxiv.ru/society.html<\/u><\/a>

 Отправлено: 09.09.10 08:47. Заголовок: Благовоспитанный чел..

Благовоспитанный человек

«Нет во Франции человека более воспитанного и любезного, чем король. Когда он приветлив, его любишь всем сердцем».
Мадам Елизавета-Шарлотта

Австрийский писатель Элиас Канетти сравнивает французских придворных с большими помещениями, где каждый размещен на своей высоте и на разном расстоянии, соответствующем его рангу. Основные правила придворного церемониала были составлены еще при последнем короле из династии Валуа Генрихе III. Надо сказать, что в дальнейшем придворный церемониал претерпел множество изменений, причем они больше касались его упрощения, а не развития. Беарнец предпочитал простоту в общении, его сын – Людовик Справедливый – замкнутость и отстраненность. Именно эти настроения и правили бал при французском дворе на протяжении полувека. А что говорить о простом народе, который всегда смотрел на придворных, как на носителей истинной культуры. Простолюдины так же «пропитывались» этой простотой. Придерживается этого мнения и Канетти, который считает, что образ жизни и нравы двора для остальных подданных являются заразительным примером. И куда в большей мере это стало проявляться после Фронды, когда король мало-помалу начал задавать тон.

Так выглядел день Людовика XIV в 1658 году, когда ему только-только исполнилось двадцать лет. Как пишет камердинер короля Дюбуа, «немедленно по пробуждению он молился Святому Духу, перебирая четки; по завершению этого входил его воспитатель и учил с ним Священное Писание и французскую историю. Затем он вставал с постели: тогда входили мы, двое дежурных и гвардеец; встав с постели, он водружал себя на стул с отверстием, в том же алькове, где и спал; там он оставался примерно полчаса. Затем он выходил в залу, где по обыкновению находились принцы и вельможи, ожидавшие, чтобы присутствовать при его выходе. Он направлялся к ним прямо в халате и беседовал столь дружески с каждым по очереди, что буквально очаровывало всех.

Затем он сидя мыл лицо и руки и чистил зубы. Вытершись, снимал с головы колпак, чтобы заняться волосами. Он возносил молитвы Господу возле своей кровати со своими капелланами, все на коленях, никто не смел ни оставаться на ногах, ни произвести никакого шума. Гвардеец в это время никого не впускал. По завершении молитвы Король садился на стул, где причесывался, и ему подавали белье, шелковые туфли и рубашку голландского полотна, он проходил в особую комнату за королевской передней, где упражнялся; он занимался вольтижировкой, с восхитительной легкостью вздыбливая своего коня (гимнастического. – М. С.), он взмывал ввысь, как птица, совершенно опускаясь в седло, как если бы туда положили подушку.

Затем он упражнялся с оружием и пикой, после чего возвращался в свою опочивальню, где занимался танцами, и вновь шел в залу, где переодевался и завтракал. Затем он покидал свои покои и, как он это делал каждое утро, осенив себя крестным знамением, поднимался к господину кардиналу де Мазарини, который был его первым министром и жил над опочивальней Короля; Король уединялся с ним, пока тот докладывал о самых различных секретных делах; Король вникал в них в течение полутора часов.

Мраморный двор в Версале. Центральные окна второго этажа -- спальня короля

Завершив это, Король шел вниз поприветствовать Королеву, а от нее спешил оседлать коня, пока Королева-мать не отправлялась к мессе, куда он ее сопровождал с большой почтительностью и уважением. Король вновь поднимался в опочивальню и менял платье, либо чтобы ехать охотиться, либо чтобы остаться. Если он ехал на охоту, это было довольно скромное платье, но и если оставался, платье было немногим пышнее – ничего официального и излишне показного. Ему было очень легко наряжаться и производить впечатление. Его лицо было удивительно приятным, так что приятнее и не бывает. Одевшись, он шел обедать, часто вместе с Королевой; если после обеда у него были приемы послов, он вел их самым внимательным образом, а по окончании разговоров беседовал с ними, по меньшей мере, четверть часа очень дружески, расспрашивая об их властителях и странах, осведомляясь о союзниках и старых друзьях, которых имел среди других королевских домов.

Ближе к вечеру Король шел на прогулку по аллее, что возле Тюильри, где его можно было увидеть, и беседовал мимоходом с уважаемыми дворянами, как мужеского, так и женского пола. По окончании прогулки он идет в Совет, если это день Совета; после чего нередко давали комедию, из тех, что посерьезнее, где заняты были актеры самые отменные, и все они удостаивались королевских милостей. Их Величества шли ужинать, по окончании чего Король танцевал под малые скрипки с фрейлинами Королевы и некоторыми приближенными. Потом переходят к забавам, вроде игры в романы. Усаживаются в круг, один начинает рассказывать какую-нибудь историю и продолжает, пока не собьется. Когда это случается, ближайший к нему берет слово и продолжает ту же самую историю, иногда в этом находят немалую приятность. Приближается полночь, Король желает Королеве доброй ночи и входит в свою опочивальню, и молится Богу, и разоблачается перед всеми, кто там находится, и беседует с ними в милой манере; затем, пожелав спокойной ночи, удаляется в альков, где он спит. Он садится там на свой стул с отверстием, а его самые близкие друзья, такие, как господа первые дворяне и некоторые друзья, которые имеют право туда входить, разговаривают с ним». В дальнейшем, когда король возьмет власть в свои руки и переедет в Версаль, этот церемониал будет еще более детализирован.

По словам Филиппа Боссана, в обществе XVII века, где человек непрерывно участвовал в «спектакле», «долг представительства» предписывал, что чем более высокое положение кто-либо занимал по рождению или должности, тем более «Природа должна быть в нем отшлифована Искусством». Например, танцевать тогда умели абсолютно все: и простолюдины, и придворные. Но лишь с тем отличием, что если первым было достаточно танцевать хорошо, то для вторых обязательным было уметь делать это еще лучше. Ведь именно они являются примером! Тогда благородство измерялось совершенством, которое посредством искусства придавалось тому, что предоставлялось природой. Так же и говорить умеют все, но благороднее быть красноречивым. Все умеют ходить, двигаться, жестикулировать, но танец совершеннее ходьбы, движений и поз.

Вот и получается, что в идеальном обществе именно король должен лучше всех говорить и танцевать. Ведь он, как самый благородный по рождению, должен являть собой пример для двора. Пример для примера! Так вот, именно эту функцию в идеале и воплотил Людовик XIV. Прежде чем нам, людям XXI века, пытаться понять природу того восхищения, с которым воспринимали его личность подданные, сначала надо понять то, что он поражал подданных -- а подданых было 20 миллионов величием, красотой жестов и осанкой.

Придворные всегда старались подражать своим монархам. Если король играл на лютне, то его окружение тут же бралось за этот инструмент, если любил охоту, то дворяне начинали соперничать в умении закалывать кабана и загонять оленя. Что касается Людовика XIV, то он преподал своему окружению куда более серьезный урок: он явился примером не только вкуса и увлечений, но и поведения. Современники с восхищением отзывались о манерах своего сюзерена. «Он, можно сказать, – писал герцог де Сен-Симон, -- был рожден, чтобы стать олицетворением величия, и среди остальных людей все в нем – рост, осанка, изящество, красота лица, сменившаяся с годами важностью выражения, вплоть до звучания голоса, тонкости, прирожденной приятности и величавости облика – до последнего дня выделяло его среди них, как выделяется матка среди пчел, и даже не будь он королем, он все равно проявил бы тот же дар к празднествам, наслаждениям, покорению женских сердец и самым безрассудным любовным приключениям».

Именно Людовику суждено было подарить Франции и ее культуре образ благовоспитанного человека – социальный идеал французов и по наши дни. Несмотря на то, что Людовик XIV был воспитан испанкой Анной Австрийской и итальянцем Мазарини, те качества, которыми он обладал и которым с самого начала его личного правления начинали подражать окружающие, не потеряли своего национального своеобразия, считает Блюш. Национальная самобытность благовоспитанного француза и отличала Людовика XIV от итальянского кавалера и кастильского кабальеро, от британского джентльмена и тевтонского рыцаря – идеалов других стран и эпох.

По свидетельству Сен-Симона, король «ни разу никому не сказал чего-нибудь обидного, а если ему приходилось сделать замечание, выговор или высказать, что бывало крайне редко, это всегда произносилось достаточно благосклонным тоном, очень редко – сухим, никогда – гневным. Не было человека, более учтивого по самой своей природе, умевшего лучше соизмерить учтивость с рангом других, подчеркивая тем самым их возраст, достоинство, сан. Это различие очень тонко проявлялось и в том, как он здоровался и принимал поклоны входящих или выходящих придворных. Он был великолепен, когда совершенно по-разному принимал приветствия на театре военных действий и на смотрах».

Прогулка короля по Версальском саду.

С подобной характеристикой были согласны и другие современники Людовика XIV. О «необычайной доброте короля» пишет и мадам де Севинье: «Соус, под которым подаются королевские милости, необычайно деликатен. Когда он делает добро, приправляет его любезностью, и это прелестно. Послушайте доброту короля и удовольствие служить такому любезному господину. Он вызвал маршала де Беллефона в свой кабинет.

-- Господин маршал, я хочу знать, почему вы хотите меня покинуть? Желание ли это уйти на покой? Или обременение долгами?

-- Государь, это долги. Я разорен.

-- Хорошо. Надо обеспечить вашим друзьям их долги. Я вам даю сто тысяч франков за ваш дом в Версале и приказ об удержании четырехсот тысяч (по должности дворецкого), если Вы умрете. Вы останетесь на моей службе…

Надо иметь очень черствое сердце, чтоб не повиноваться такому господину», заключает писательница. Умение уговаривать и располагать к себе людей у Людовика XIV сформировалось еще в детстве. Даже в страшные годы Фронды, будучи ребенком, Людовик XIV «привлекал души и подчинял их себе». Маршал де Бервик отмечал, что Людовик XIV был «самым вежливым человеком в государстве; он прекрасно владел своим родным языком и вкладывал в свои слова столько любезности, что если уж он что-то давал, то казалось, что он дает вдвойне, а если отказывал, невозможно было на это обидеться».

Как писал аббат де Шуази, король действительно был «королем языка и мог служить образцом французского красноречия. Реплики, которые он бросает на ходу, затмевают все заранее подготовленные речи».

Особенно величие короля и утонченность его манер были видны в присутствии дамского общества. Сен-Симон считал, что королю «не было равных на смотрах, на празднествах и вообще всюду, где присутствие дам создавало атмосферу галантности». В этом учителями короля, по мнению Сен-Симона, были его мать Анна Австрийская и его любовницы.

Как писал все тот же Сен-Симон, «дамой для короля была и герцогиня, и горничная. Различия он делал лишь в знаках внимания, оказанных обеим. Совершенно несравнен он бывал, встречаясь с женщинами. Не было ни разу, чтобы, завидев чепец, он не приподнял бы шляпу; я имею в виду горничных, о которых он знал, кто они такие, и это неоднократно случалось в Марли».

С еще большей учтивостью и уважением король приветствовал великосветских представительниц прекрасного пола. «Перед дамами он сразу же снимал шляпу, но только на большем или меньшем расстоянии; перед титулованными особами приподнимал ее на несколько секунд; с простыми дворянами, кем бы они ни были, довольствовался тем, что подносил руку к ней; при встрече с принцами крови он снимал ее, как перед дамами; при беседах с дамами всегда оставался с непокрытой головой и надевал шляпу, лишь расставшись с ними». Воспоминания Сен-Симона хорошо иллюстрируют нам, что Людовик XIV был учтив не только с женщинами, но и с окружающими его мужчинами.

Помимо галантности и прекрасных манер Людовику XIV было присуще еще одно качество, которое вошло в образ благовоспитанного человека, – умение держать слово. Сам король очень гордился этим. Поскольку благовоспитанный человек во всем руководствовался честью. Были такие моменты, когда король нарушал данное ранее слово, но причиной тому могли быть только государственные интересы. К примеру, он обещал официально объявить о своей женитьбе на мадам де Ментенон и дал ей соответствующее обещание. Но Лувуа, понимая, что это не сослужит королю добрую службу, уговорил-таки Людовика отказаться от этого шага. К чести мадам де Ментенон, которая была довольно-таки мудрой женщиной, надо сказать, что она, видя, что король старается в беседах не касаться этой темы, не стала его третировать и настаивать на своем.

Благодаря этим характеристикам и примерам из жизни Людовика XIV можно увидеть социальный идеал французов – это человек тонкий, легкий в общении, с хорошими манерами. Этот человек знает, что такое благопристойность, и воспитывает в себе такие манеры, избегает неблаговидных поступков; к примеру, Фюретьер писал, что «неблагопристойно для советника играть в комедиях, даже ради развлечения, неприлично пожилой женщине одеваться в яркие цвета». Неприличным считалось в королевстве целовать руку дамы, если она не принцесса; но пристойно было говорить на испанский манер: «Целую ваши руки». Искусство приличного поведения состояло в соблюдении настоящего кодекса правил для благовоспитанного человека. Правильно понятая благовоспитанность становится почти аскезой.

И, кстати, благовоспитанный человек это не обязательно человек знатного происхождения. Кольбер, Расин, Буало -- выходцы из буржуазии, тем не менее каждый из них может послужить наглядным примером благовоспитанного человека, считает Ф. Блюш. У них были достоинства (ум, талант, чутье), за что они и были отмечены королем. Людовик XIV в течение всего правления внушал и Франции, и Европе то, что отныне можно быть «достойным человеком» благодаря своему таланту и приносимой пользе, не будучи обязательно «человеком знатного происхождения».

http://www.louisxiv.ru/man.html<\/u><\/a>